- Чань-буддизм: учение просветленного видения
- Практика чань-буддизма: основные виды медитации
- Культурологические детерминанты формирования чань-буддийского искусства
- Философские основания чань-буддийской живописи
- Основные принципы чаньской живописи
- Художественное видение в чань-буддизме: позиция
- Видение в чань буддизме: состояние
- Видение в чань буддизме: метод
- Особенности художественного творчества в даосизме и чань буддизме
- Структура и этапы художественного творчества в чаньском искусстве
- Личность художника в чаньском искусстве
- Основные характеристики чань-буддийского искусства
- Сущностные черты чаньской живописи
- Художественная форма чаньского изобразительного искусства
- Чань-буддийские мотивы в искусстве Дотанского периода
- Чаньские мотивы в поэзии эпохи династии Тан (618 -907)
- Чаньская живопись в эпоху Тан (618–907)
- Искусство в эпоху 5 Династий и 10 Царств (907—960)
- Чаньская поэзия эпохи Сун (960 – 1279)
- Чань-буддийская живопись периода Сун (960– 1279)
- Чань-буддийские мотивы в искусстве династии Юань (1271 – 1368)
- Поэзия и живопись в эпоху Мин (1368–1644)
- Чаньские мотивы в искусстве династии Цин (1644–1912)
Чань-буддийская поэзия в эпоху китайской династии Тан
Эпоха Тан считается временем расцвета и пиком развития всех школ китайского буддизма, который резко оборвался в 842-845 годах, после начала гонений на него со стороны императора У-цзуна, приведших к закрытию около 4600 буддийских монастырей и храмов. При этом, по свидетельству Е.А. Торчинова, в первую очередь пострадали такие влиятельные школы как Тяньтай и Хуаянь, а отличающаяся демократизмом школа Чань, в общинах которых монахи занимались производительным трудом, напротив, сохранилась и продолжила свое развитие.
Таким образом, именно эпоха династии Тан, которая характеризовалась ростом экономического могущества и культурного влияния Китая, подъемом интеллектуальной и духовной жизни общества, являлась золотым веком буддизма и началом становления чаньского искусства, пронизанного идеалами просветления, органического единства с природой и любовного преклонения перед ее красотой.
В это время учили и творили Шестой патриарх чань-буддизма Хуэйнэн (638—713), Юн-цзя (665—713), Ма-цзу (707—786), Цзун-ми (780–841), основатели школы Цаодун – Дун-шань (807—869) и Цао-шань (840—901) и школы Линьцзи – Линьцзи И-сюань (811-866).
Их современниками были выдающиеся художники Янь Ли-бэнь (600—673), Ли Сысюнь (651–716), У Даоцзы (680—740) и Ван Вэй (699–759), великие китайские поэты Мэн Хаожань (689—740), Ли Бо, 701—762/763 г.) и Ду Фу, родоначальник классической прозы Хань Юй (768 — 824 н. э.), а также знаменитый каллиграф и «корифей скорописи» Чжан Сюя (работ. 713 – 755) и автор первой в истории книге о искусстве чаепития «Канон чая» и Лу Юй (733 —804).
Становление чаньской поэзии в эпоху Тан
Поэтическое творчество в Танский период достигло своего расцвета, а поэты пользовались уважением и покровительством императорского двора и всенародным признанием. Стихи входили в обязательную программу образования, а одним из главных экзаменационных предметов, который сдавали претенденты на чиновничьи должности, являлась поэзия. Поэты, как правило, были разносторонне развитыми людьми, часто состояли на государственной службе, много путешествовали по стране, расширяя свой кругозор и жизненный опыт. Поэзия становилась способом мироощущения и образом жизни. Так, антология “Вся танская поэзия” (Цюань тан ши, Quan Tangshi, 18 в.), составленная по приказу императора Кан-си в период династии Цин, включала 48 900 стихотворений, написанных более чем 2200 поэтами.
Чаньское стихотворное искусство в Танскую эпоху можно разделить на философскую поэзию и пейзажную лирику, первая из которых, представляла собой поэтическое выражение основных положений чань-буддизма, а вторая, раскрытие духовной жизни и передачу состояния просветления, вызываемого художественным созерцанием красоты природы.
Чаньская поэзия направлена не на объективное и точное описание вещей и событий, но на передачу пронизывающего их духа, невидимой глубины смыслов, их сокровенной красоты и таинственного очарования. В чань-буддизме дух, душа, идея и воля предстают как подлинная природа вещей или наполняющая все сущее буддовость.
Для чаньских поэтов было характерно стремление уловить и запечатлеть неповторимое мгновение жизни, свежим взглядом взглянуть на неприметное и обыденное, неожиданно открыть нечто простое и малое, в котором во всей полноте воплощено совершенство изначальной природы Будды.
Создаваемые ей образы, размыты и пустотны, свежи, неожиданны и лаконичны, а их переливы, мерцание и неуловимость, призваны создавать настроения мягкой печали, тихого очарования и сладкой грусти. Эти образы, рожденные в состоянии просветления, были нацелены на эмоциональный отклик и на пробуждение в душе читателя чистых и тонких переживаний.
Чаньская поэзия представляла собой свободное, предельно искреннее творческое самовыражение автора, которое своей неподдельной откровенностью, раскрывало подлинную природу всего сущего, вызывало доверие, сопереживание и сотворчество читателя. Поэт оставался самим собой, отпуская и позволяя быть собою всему вокруг, вещам, совам, событиям и самим читателям.
Задача утверждения предельной сущности вещей и изображения жизни во всей ее первозданной подлинности решалась с помощью конгруэнтных ей художественных средств и выразительных приемов, включающих лаконизм и простоту и «пресность», недосказанность, включение в текст неожиданных пауз, фигур молчания и «обрывов строк».
Чаньская философская поэзия или «поэзия мысли» в эпоху Тан
Философская поэзия чань-буддизма отличалась склонностью к широкому применению таких выразительных средств как притча, метафора, сравнение, гипербола и антитеза, которые усиливали образность слова и придавали абстрактным понятиям эмоциональную убедительность.
В эпоху Тан творил и проповедовал учитель Фа-жун (594-657), который был учеником Четвертого чаньского Патриарха Дао-синя (580—651) и главой храма на горе Ню-тоу. На основе глубокого изучения конфуцианской, даосской и буддийской философии, он пришел к учению чань-буддизма и создал свой собственный метод, который базировался на совместном использовании пробужденности (кит. син) и спокойствия (кит. цзи).
В своей поэме «Песня о сознании» он в яркой, парадоксальной и художественной форме раскрывает глубинную сущность учения, состоящую в преодолении всякой двойственности и дуальности, любых привязанностей к противоположным полюсам. Автор также в художественной форме описывает особенности практики, состоящей в созерцании процесса возникновения и исчезновения мыслей и анигиляции самого различающего сознания.
Через все произведение, в качестве ведущей смысловой линии и риторического приема, проходит стремление к радикальному преодолению всех существующих и возможных разграничений и противоречий. При этом само смелое употребление алогизмов, оксюморонов, различных “сочетаний противоречивых понятий”, разрывает логические связи и вводит читателя в особое состояние единства сансары и нирваны.
Приход, уход — все безначально;
Бежишь к нему, его не видя.
Не нужно делать ничего;
Все ясно, тихо, самоочевидно.
***
Нет рассеянья, нет объединенья,
Нет спешки, но и промедленья нет.
Спокойствие и яркость — то, что есть;
Словами объяснить их невозможно.
***
В произведении не только констатируется алогичность, невербализуемость и безопорность истинной реальности и дается рецепт ее достижения:
Отбросить оба — вот лекарство,
Прозрачно, чисто, лучезарно.
Не нужно утруждать себя;
Живи привычками ребенка.
***
Прийти, уйти, сидеть, стоять —
Привязан ни к чему не будь.
Ни к одному не тяготея направленью,
Возможно ли прийти иль удалиться?
***
Знай, что сознанье — не-сознанье;
Болезни нет и нет лекарства.
Дела отбрось, коль помрачению подвержен;
Тому, кто просветлен, едино все.
Автор отталкивается от фундаментального принципа Чань – наличия во всем изначальной природы Будды, приходит к необходимости сохранения изначальной чистоты и естественности и к отказу от всех привязанностей и стремлений, в том числе и к самому просветлению:
Всегда существовало бодхи;
Не нужно сохранять его.
***
Стремиться не к чему с начала всех начал;
Зачем тогда чего-то избегать?
***
Сейчас оно не пребывает;
Сознание, что изначально.
Но изначально нет его:
«Начало» — настоящее мгновенье.
***
Бескрайне изначальное лицо;
Его сознанье неспособно разглядеть.
Нет просветленья в просветленьи настоящем.
Нет пустоты в пустотности реальной.
***
Тиха и безмятежна радость Дао,
Свободное блуждание в реальном.
Нет действий, нет приобретений,
Опоры нет — лишь проявления свобода.
При этом Фа-жун раскрывает в своем произведению саму сущность возникновения и творчества и в чань буддизме:
Возникшие без знака созиданья,
Возникновенье — с озарением едино.
***
Возникновенье — это не-возникновенье,
Об этом знанье дарит вечность.
Лишь мудрый это понимает,
Словами просветленье не раскрыть.
В свою очередь Юн-цзя Сюань-цзюэ (665-713), который был приверженцем школ Тяньтай и Чань, в своей работе «Песня о Просветлении», в стихотворной форме изложил классические буддийские истины и базовые философские представления чань-буддизма. В то же время, данное произведение имеет самостоятельную художественную ценность и изобилует удачными поэтическими средствами и приемами.
Когда обрел ты тело Дхармы, вещь ни одна не существует;
Своя природа изначальная – вот нам присущий Будда.
***
Непостоянны все явленья; все пусты.
Вот просветленье Татхагаты без изъяна.
Из основных положений доктрины автором выводятся практические наставления и способы поведения в повседневной жизни:
Чань в том, чтобы идти; в том, чтоб сидеть;
В словах иль тишине, в движенье иль покое – сущность неизменна.
Спокоен будь, хоть пред тобою острый меч…
***
Перед другими не кичись усердием своим.
Когда хулят тебя другие, пусть обвиненьями осыплют;
Они истратят силы все, пытаясь небо факелом спалить.
***
Вратами Чань приди к тому, чтобы отсечь сознанье,
И сразу же узри картину нерожденья.
Однако наивысший уровень творческого воплощения буддийской доктрины и передачи чаньского духа реализуются при их облачении в художественную форму и свободном использовании традиционных философских метафор:
Сознанье – это орган чувств; его объекты – дхармы.
Подобны оба пятнам на зерцале.
Как только стерта пыль, блистает свет.
***
Сам по себе кулак, сам по себе и палец,
что указует нам на это и другое.
Не отличая палец от луны,
они в бесплодной практике погрязли;
Лишь предаются созерцанию иллюзий
из сферы ощущений и объектов.
***
Одна луна во всех блистает водах;
Все луны во всех водах суть одна.
Особую выразительную силу и доступность обретают буддийские идеи при изложении их с помощью поэтических приемов:
Сначала зеркало покрыто пылью было,
никто и никогда его не чистил.
У куклы деревянной заводной спроси,
Когда ей практика подарит состоянье Будды.
***
Природа Будды и алмаз обетов сокрыты в основании сознанья.
Туман, роса и облаков багрец – моя одежда ныне.
***
Один порок – существованья отрицанье,
а также погружение в пустотность.
Как если б мы в костер шагнули,
чтобы в реке не утонуть глубокой.
***
Лишь щелкни пальцами
– ты восемьдесят тысяч врат откроешь,
За миг три кальпы пролетят.
***
Непостижима сила тех, кто враз освободился,
Способности бесчисленные их несметны,
что песчинки в водах Ганга.
Дун-шань (807-869), один из основателей школы Цаодун в своем произведении «Песнь о самадхи драгоценного зерцала», также изложил базовые положения чань-буддизма в уже устоявшейся стихотворной форме. Уникальным отличием и достоинством данного труда является не столько глубина основных философских положений, сколько выраженная художественность, образность и смелое применение сравнений и поэтических метафор.
Словно серебряная чаша снега
Иль цапля под луною яркой
Они не есть одно и то же.
В смешенье видно их различье.
***
Лишь только к помощи прибегнешь слов,
И драгоценное зерцало потускнеет.
Оно сверкает ярко в полночь;
При свете дня его не видно.
Оно — закон, что движет вещи;
Оно поможет со страданьями проститься.
***
Словно ребенок, наделенный
Пятеркой чувств и восприятий,
Оно не ближе и не дальше,
Ни возникает и не длится.
***
И, словно тигр с хромою лапой,
Как неподкованная лошадь,
Поскольку есть у них изъян.
Как песнь затянет деревянный человек,
Танцует женщина из камня.
Поскольку это рассужденью неподвластно.
Как можем мы об этом размышлять?
Чаньская пейзажная лирика в эпоху Тан (618–907)
У истоков танской поэзии стояли «Четверо выдающихся» (Чутан сы цзе) или «Четыре гения начала эпохи Тан»: Ван Бо (649—676), Ян Цзюн (650—693), Лу Чжао-линь (637—689) и Ло Бинь-ван (род. 638?), которые в своих лирических стихах, описывающих красоту природы, печаль уединения, постоянных расставаний и встреч и тоску по родным местам, старались избавиться от изощренности, вычурности и излишней красивости словесных образов. При этом главным достижением танской поэзии являлось движение от конфуцианской абстрактности и возвышенности, к даосской естественности, простоте и открытости чувств, а также чаньской конкретности и жизненности переживаний, подлинности и непосредственности человеческого опыта.
Первый поэтом из выдающейся четверки, считался Ван Бо (649—676), который в своих коротких пейзажных зарисовках, отказался от усложнённых форм поэзии и излишней вычурности слога.
Сквозь ветер и туман свой путь я вижу.
Ведь мы скитальцы и в разъездах часто.
И где бы ни были:
У края неба, меж горами,
Всегда присутствуют незримо с нами
Все те, кто нам душевно близок.
(перевод Л. Эйдлина)
Лу Чжао-линь (637—689) в своих произведениях также отказывается от излишней патетичности и внешнего украшательства и обращается к темам одиночества и покинутости. Его стихи отличаются острой восприимчивостью, тонкостью, мягкостью чувств и пронизаны настроениями тихой грусти.
И лист качнулся, и второй качнулся.
И возле этой странной тишины.
Усталый день устало улыбнулся.
Мои тюльпаны, здесь…с другой весны.
И облака о чем-то прошептали.
Я помню вас, хотя вы далеко.
Мне кажется, что вы там так устали.
А лист качнулся тихо и легко.
***
И вот уже последние мгновенья.
Отшельник Ян грустит и не грустит.
Он в эту даль ушел без сожаленья.
И где-то там, о чем-то говорит.
Его цветы сегодня не опали.
И он глядит и радуется вдруг.
И вот уже последние печали.
И вот уже последний взгляд…разлук.
Перевод Э. Мухаметзянова
Поэт Ван Вань (693 — 751) в большей мере был известен, как представитель пейзажной лирики, певец гор и озер.
Мимо синей горы путь-дорога моя пролегла,
Изумрудной воды перед лодкою ровная гладь.
В половодье река широко берега развела,
На попутном ветру подниму лёгкий парус опять.
Тает сумрак ночной, море солнцу рожденье даёт,
Ещё в Старом Году воцарилась на Цзяне весна.
Может, стая гусей до Лояна письмо донесёт,
Возвращаясь туда, где родная моя сторона.
Перевод Бориса Мещерякова
Поэт и успешный государственный чиновник Чэнь Цзыан (661 — 702) считается одним из самых ярких представителей классической поэзии эпохи Тан, произведения которого отличались новаторством и смелыми поэтическим экспромтами. Его творчество служило итогом развития определенного этапа развития китайской поэтического творчества и открывало новый период, который называли расцветом Танской поэзии.
Песня о восхождении на Юйчжоускую башню
Не вижу былого
достойных мужей.
Не вижу в грядущем
наследников им;
Постиг я безбрежность
небес и земли,
Скорблю одиноко,
и слезы текут.
Весенней ночью расстаёмся с другом
Свечи серебряной
курится сизый дым,
Хмельные кубки
на цветных циновках.
Пируем грустные
под звуки сэ и цинь:
Идти ведь предстоит
через холмы и горы.
Уж яркая луна
укрылась в деревах,
Уже и Млечный Путь
не виден на рассвете.
В Лоян дорога так
томительно – длинна,
Когда теперь с тобой
друг друга встретим?
Перевод В. Самошина
Время правления императора и поэта Сюань-цзуна ( 712—756) , который оказывал покровительство поэтам, художникам, учёным, сопровождалось расцветом культуры, созданием прообраза театра «Грушевый сад» и академии Ханьлинь, ставшую очагом развития науки и искусства.
Ярким представителем танской пейзажной лирики был Мэн Хао-жань (689—740), который посвятил свою жизнь отшельничеству, общению с даосскими и буддийскими монахами, созерцанию красоты природы и свободному поэтическому творчеству. Мэн Хао-жань являлся последователем чань-буддизма, что выражалось в его поэзии в смелости и независимости стиля, свежести остроте восприятия, чистоте, лаконичности и простоте образов, в легкости, ясности и чистоте языке.
Весеннее утро
Меня весной
не утро пробудило:
Я отовсюду
слышу крики птиц.
Ночь напролет
шумели дождь и ветер.
Цветов опавших
сколько — посмотри!
(Перевод Л. Эйдлина)
На горе Сишань навещаю Синь Э
Колышется лодка – я в путь по реке отправляюсь:
Мне надо проведать обитель старинного друга.
Закатное солнце хоть чисто сияет в глубинах,
Но в этой прогулке не рыбы меня приманили…
Залив каменистый… Гляжу сквозь прозрачную воду.
Песчаная отмель… Ее я легко огибаю.
Бамбуковый остров… Я вижу – на нем рыболовы.
Дом, крытый травою… Я слышу – в нем книгу читают…
За славной беседой забыли мы оба о ночи.
Мы в радости чистой встречаем и утренний холод…
Как тот человек он, что пил из единственной тыквы,
Но, праведник мудрый, всегда был спокоен и весел!
Ночую на реке Цзяньдэ
Направили лодку на остров, укрытый туманом.
Уже вечереет,- чужбиною гость опечален…
Просторы бескрайни – и снизилось небо к деревьям.
А воды прозрачны – и месяц приблизился к людям.
Перевод Л.Эйдлина
Наиболее выдающейся и универсальной личностью среди представителей танского искусства того времени был поэт, живописец и каллиграф Ван Вэй (699–759).
В художественном отношении на поэтическое творчество Ван Вэя значительное влияние оказали крупнейшие мастера и основатели пейзажной лирики династии Цинь Тао Юань-мин (365—427) и Се Лин-юнь (385—433). Кроме этого, близким Ван Вэю по духу был его современник Мэн Хао-жань (689—740), с которым связывают начало расцвета танской поэзии. Оба великих поэта продолжали традицию Тао Юань-мина и считали его своим учителем. Однако каждый из поэтов пошел своим путем и выработал, свой собственный художественный метод.
Так, Л. Эйдлин приводит слова Шэнь Дэ-цяня о том, что если Мэн Хао-жань воспринял у Тао Юань-мина «безмятежность и отрешенность», то Ван Вэй — «чистоту и сочность». «Если «пейзажные» стихи Мэн Хао-жаня, – писал Л.Эйдлин, — это всегда прежде всего способ выражения чувств самого поэта, то в творчестве Ван Вэя даже там, где, казалось бы, речь идет только о природе, всегда незримо присутствует человек, любующийся ею».
Ван Вэй глубоко изучил ведущие на то время философские учения, которые оказали сильное влияние на его видение окружающей действительности, на все его поэтическое и изобразительное творчество. В конфуцианстве, близкими для него стали идеи искренности и внимания к человеку, а в даосизме его привлекли принципы органического единства человека и природы, простоты и естественности» ( цзы жань). Однако наиболее сильное влияние оказал на него буддизм и особенно школа чань, с ее ведущими идеями врожденной изначальной природы будды и возможности ее мгновенного достижения. Концепция чань, основой, содержанием и высшей целью которой являлось достижение и сохранение просветленного состояния, позволяла художнику отождествлять творчество и медиативную практику, искусство и обыденную жизнь, органично выражать свои сокровенные внутренние переживания.
Понимание внутренней жизни как единственной истинной реальности, идея изначальной просветленности и чистоты собственной природы, принятие свободы и естественности как высшего совершенства, способствовали творческому самовыражению художника, а концепции изначальной буддовости всего сущего и возможности мгновенного просветления, позволяли наполнить творчеством и чудом каждый миг жизни и переживать творческие озарения в моменты внезапного усмотрения сокровенной красоты обыденных вещей и простых проявлений природы.
Ван Вэй, которого называли «поэтом Будды», воспевал буддизм в художественных гимнах, свободно излагал самые глубокие философские истины языком поэзии, наполнял просветленным чаньским духом свои описания окружающей природы и обыденной жизни.
В историю китайской классической поэзии Ван Вэй вошел как выдающийся представитель пейзажной лирики, певец природы, автор буддийских гимнов и философских произведений. В.Т. Сухоруков отмечал, что Ван Вэй, как и другие великие поэты данной эпохи, был первооткрывателем и пролагателем новых путей. «И если Тао Юань-мин, певец деревенского приволья, освободил поэзию от схоластической отвлеченности и вновь – через многие века после “Шицзина” – в полной мере приобщил ее к миру простых человеческих радостей, если Ли Бо сообщил ей могучий романтический импульс, если Ду Фу придал ей классическую строгость и обогатил ее высокой гражданственностью, то Ван Вэй – величайший и вдохновеннейший из певцов природы».
Даосско-чаньская позиция Ван Вэя порождала просветленное, пристальное и прямое видение природы, непосредственное схватывание изначальной буддовости и живой сердечности в самых простых вещах и явлениях, прозрение в них сокровенной красоты и предельной сути.
Видел я: в весеннем холодке
Распустилась слив краса.
Слышал я: запели вдалеке
Снова птичьи голоса.
Я в томлении своем весеннем
Вижу: зелена, нова,
Перед домом к яшмовым ступеням
Робко тянется трава.
(Здесь и далее перев. Ю. К. Щуцкого)
Его поэтическое творчество отличала любовь и внимание к незначительным, мелким проявлениям природы и самым скромным событиям окружающей действительности, к любому мигу вечности, к тем священным моментам мгновенного единства с природой, в которые вдруг открываются сокровенные тайны человеческой жизни.
Утренним дождем в Вэйчэне
Чуть пыльца увлажнена.
Зелены у дома тени,
Свежесть ив обновлена.
В этих стихах, пронизанных просветленным чаньским духом, зарождалось то уникальное настроение печального очарования, которое было сохранено и осмысленно в эстетических принципах ваби и саби в японских хокку.
Пусть холодно сливам –
Но месяц весны недалек.
Я скоро услышу
Невидимых птиц песнопенье.
С трепещущим сердцем
Я вижу: травы стебелек
Пробился тихонько
Меж каменных древних ступеней.
Стихи Ван Вэя пронизаны чаньским духом свободы, особым настроением заданным переживанием пустоты, мимолетности и бренности всего существующего, которые неожиданно пронизываются пробужденной красотой и радостью бытия.
Живу я один на свободе,
Осыпались кассий цветы.
Вся ночь безмятежно проходит…
Весенние горы пусты.
Но птицу в горах на мгновенье
Вспугнула, поднявшись, луна:
И песня ее над весенним
Потоком средь ночи слышна.
***
Эта зимняя ночь
Тишиной донимает меня.
Лишь в часах водяных
Разбиваются капли звеня.
– Побелела трава –
На траве, как на мне, седина.
И сквозь голые ветки
Печальная светит луна.
(Перевод А. И. Гитовича)
Сижу одиноко ночью
Один грущу о волосах,
Что побелели на висках.
В пустынной комнате вот-вот
Вторая стража пропоет.
Пошли дожди. Полно воды.
Опали горные плоды.
Под фонарем в траве звучат
Напевы звонкие цикад…
Уникальный художественный стиль Ван Вэя отличался лапидарностью и красочностью, способностью передать свои переживания и видение с помощью скупых, но наполненных звуками, красками и запахами деталями.
Киноварно-красные плоды
Под горой уже давно созрели.
Их не сняли вовремя. Они
Сморщились и пахнут еле-еле.
Но, по счастью, в зарослях кустов
Расцвели теперь цветы корицы
И сияют за моим окном
Под луной, что ярко серебрится.
(Перевод А. И. Гитовича)
Если все творчество Ван Вэя было пронизано чаньским настроением и духом, то лишь отдельные произведения его великих современников можно причислить к данному направлению. Так, Ли бо (701—762), Ду Фу (712—770) были подвержены влиянию и выражали в своем творчестве основные философско-эстетические принципы конфуцианства, даосизма и буддизма и, в то же время, их отдельные произведения можно отнести к высшим образцам живой и просветленной чаньской пейзажной лирики.
Их творчество было пронизано столь близкому к чаньскому духу углубленным вниманием к внутреннему миру и к собственной природе человека, к достижению состояния бесстрастности, невозмутимости и, в то же время, предельной эстетической чувствительности по отношению к природе и внешнему миру.
Ли Бо (701—762), творческое кредо которого было «очистить и передать», находил внутреннюю радость в созерцательном общении с природой, с необыкновенным мастерством передавал в своих стихах едва уловимые настроения печали, грусти и удивления миром.
За сизой дымкою вдали
Горит закат,
Гляжу на горные хребты
На водопад.
Летит он с облачных высот
Сквозь горный лес –
И кажется: то Млечный Путь
Упал с небес.
(Перевод А.Гитовича)
Одиноко сижу в горах Цзинтиншань
Плывут облака
Отдыхать после знойного дня,
Стремительных птиц
Улетела последняя стая.
Гляжу я на горы,
А горы глядят на меня,
И долго глядим мы,
Друг другу не надоедая.
(Перевод А.Гитовича)
В струящейся воде
Осенняя луна.
На южном озере
Покой и тишина.
И лотос хочет мне
Сказать о чем-то грустном,
Чтоб грустью и моя
Душа была полна.
***
Птицы исчезли, в выси неба растаяв;
Облако скрылось в поисках отдохновенья…
Видеть друг друга нам не надоедает,
Милые горы Беседки Благоговенья!
Белая цапля
Вижу белую цаплю
На тихой осенней реке;
Словно иней, слетела
И плавает там, вдалеке.
Загрустила душа моя,
Сердце в глубокой тоске.
Одиноко стою
На песчаном пустом островке.
Ли Бо с необыкновенной точностью и выразительностью описывает отшельническую жизнь своего друга и последователя даосизма Юань Даньцю:
В восточных горах
Он выстроил дом
Крошечный —
Среди скал.
С весны он лежал
В лесу пустом
И даже днем не вставал.
Он ручейка слышал звон
И песенки
Ветерка.
Ни дрязг, ни ссор
Не ведал он —
И жить бы ему
Века.
Ду Фу (712—770), которого называли «карифеем поэзию», прославился своими стихами в жанре пейзажной и философской лирики, в которой преобладали настроения острой грусти и одиночества и прямое обращение к человеческому опыту.
В одиночестве
В синем небе кружит
Одинокая хищная птица,
А под нею-две чайки
Плывут по реке не спеша.
Хищник может легко
За добычею вниз устремиться,
Но не знает тревоги
Беспечная чаек душа.
Надвигается вечер,
Росой покрывается поле,
А паук на ветвях
Паутину плетёт и плетёт.
И законы природы
Близки человеческой доле-
Одиноко стою
Среди тысячи дел и забот.
***
Я слышу шум ветвей
дряхлеющего леса,
К сияющей луне
свой поднимаю взгляд,
Но красота небес
и эта даль речная
От одиноких дум
меня не исцелят…
Отдаюсь своим мыслям
На мокрой ветке
Иволга щебечет,
И чайки плавают
У островка.
Цветы совсем поникли
В этот вечер,
И стала неспокойною
Река.
Седой старик –
Варю вино из проса.
Стучится дождь
У моего окна.
Я на судьбу
Не взглядываю косо:
В уединенье
Слава не нужна.
Бессонная ночь
Ночная прохлада
врывается в спальню мою,
Луна посылает на землю
мерцающий свет.
Блестят под луною
тяжелые капли росы,
Покажутся редкие звезды,
и снова их нет.
Дорогу во тьме
освещают себе светляки,
Далекие птицы
друг друга зовут над рекой.
Повсюду война,
и сраженьям не видно конца, –
Зачем же я снова об этом
вздыхаю с тоской!
Весенняя ночь вдали от родины
Тиха река, и вянет цвет – в обоих силы нет уже.
C восточным ветром расстаюсь на чужедальнем рубеже.
Отсюда бабочкой во сне за тыщи ли домой лечу;
Кукушкой, плачущей в ночи, под лунным светом стать хочу.
Уж больше года от семьи я не имел совсем вестей,
Весна торопит – на висках цвет седины еще белей.
Домой вернуться был бы рад, вот только если б смог понять:
Среди красы Пяти Озер, зачем же было воевать?
***
Мотылек меж цветами порхает: то исчезнет, то вновь возникает;
Стрекоза над водою кругами так степенно и важно летает…
Мне сказали, весна уплывает – не удержат течения руки,
Насладись же мгновением каждым и не думай о скорой разлуке!
***
Предо мной устилает тропу белым войлоком пух тополей.
Листья лотоса в горной реке, словно пригоршня медных монет.
Зеленеет бамбук молодой — его взгляд не касался ничей.
И утёнок на желтом песке крепко спит подле мамы своей.
Цуй Хао (704–754) был современником Ван Вэя и, наряду с ним, внес свой вклад в совершенствования поэтического жанра ши, не связанного с музыкальными мелодиями и обращающегося, в большей мере, не к любовной, но философской лирике.
Дождь моросит
На хмурой заре.
Вяло забрезжил
День во дворе.
Вижу лишайник
На старой стене.
Хочет вползти он
На платье ко мне.
***
Белые камни
В речке устлали дно.
Небо застыло.
Мало красной листвы.
На горной дороге
Дождь не падал давно.
Влажное платье
Небесной полно синевы.
Башня Желтого Журавля (Хуанхэлу)
Давно тот старец улетел на желтом журавле.
Осталась в память прежних дел лишь башня Хуанхэ.
Журавль скрылся навсегда и не вернется вновь;
Плывет по небу череда извечных облаков.
И ясно виден вдалеке Ханьян, в кругу дубрав;
Среди реки на островке — цветенье диких трав.
Темнеет. Где же дом родной? Я вглядываюсь в даль…
Туман ложится на водой, растет в душе печаль.
(Перевод Б. Мещерякова)
Лю Чанцин (709—780?) был одним из самых известных и плодовитых поэтов танской эпохи и являлся авторов около 500 стихотворений. Он изучал конфуцианство и буддизм, а общение с многими буддийскими монахами склонили его к следованию чаньской философии, которая оказала сильное влияние на его поэтическое творчество. Его пейзажная лирика была пронизана чаньским мироощущением, просветленным углубленным созерцанием, тонким восприятием красоты, любовью и состраданием к человеку.
В снег ночую у хозяина дома
на горе Фужуншань
День вечереет.
Синие горы вдали.
Пасмурно небо.
Беден невзрачный дом…
Ночью в воротах слышу —
собачий лай…
Ветер со снегом.
Вернувшийся человек!
Перевод Л. Эйдлина
Глухая деревня
В лучах закатного солнца.
Опавшие листья,
Кружась, ложатся на землю.
На древней дороге
Нигде не заметен путник.
На склоне холодном
Тебя одного я вижу.
Мост перед деревней
Дождями полузатоплен.
Ручей из ущелья
По ближнем полям разлился.
Когда б мы не знали
Взаимного состраданья,
В ком силы нашли бы
До белых туч подниматься!
Мастер пейзажной лирики Цэнь Шэнь (Цэнь Цань) (715—770), отличался правдолюбием, прямотой, стремлением к изображению необычных ситуаций и пей-зажей, использованием гипербол и смелых сравнений.
Вторю стихам Цзя Чжи
Петух прокричал над Лиловой Аллеей.
Но иволги пение сердце мне греет,
Раздался на башне удар колокольный,
На Яшмовой Лестнице – Посох Престольный,
Мечи и подвески цветы задевают,
Знамена холодной росой намокают,
У Пруда Двух Фениксов остановился,
О “снеге весеннем” напев вдруг полился людей.
Как будто зимою, заря холодна.-
Пришла наконец и в столицу весна.
Раскрылись с рассветом Большие Врата.
Придворные следом текут, как вода.
И падает первая с неба звезда.
Плакучие ивы растут в два ряда.
Подумав о чем-то, один из гостей…,
Немного его нынче помнит.
Перевод Б.Мещерякова
В стихах Цянь Ци (722 – 780) слышится пробуждающая сила музыки, пронизывающей природу внутренней мелодии безмятежности и чистоты. Он уходит от элегичной созерцательности и пробивается к сердцу читателя с помощью выразительных, точных и хлестких образов и фраз.
Гуси возвращаются
Ну, разве легко улетать по весне на север от Сяо и Сян,
Где желтый песок, и где в сочной траве, вода, точно яшма блестит?
Лишь грустный напев златострунного сэ проник через лунный туман,
Укора не выдержав, стая гусей вернулась назад с полпути.
Перевод Б.Мещерякова
Угощаю чаем Чжао Цзюня
Сидим под бамбуком, дар речи утратив.
Напротив — пурпурный чай.
Подобно даосским скитальцам дивимся
На солнечный блик в облаках.
Пока не омоется сердце от пыли —
И радость не будет полна.
А в кроне над нами стрекочут цикады,
Да тени косые лежат.
***
Вода и луна охвачены чаньским спокойствием,
Драконы и рыбы слушают ваши молитвы.
Люблю я ученья буддийского свет —
На десять тысяч ли им все озарено.
Предельно высокой поэтичностью, отличались стихи Ван Цзяня (767— 830), который писал о светлом благоухании хризантемы, о ее холодном аромате, коснувшимся осенней реки.
В пятнадцатую ночь смотрю на луну.
Отправляю ланчжуну Ду.
На среднем дворе белеет земля,
вороны на дереве спят
А под холодной беззвучной росой
у кассии мокнут цветы
Сегодня всю ночь сияет луна,
не наглядеться никак
Печали осенние, вот бы узнать,
в чьи же придут дворы?
Хотя буддийский монах Чжан Сюй ( работал 713 – 755) был больше известен как каллиграф и эксцентричный художник, его перу принадлежат талантливые стихи, в которых с особой пронзительностью звучат чаньские настроения и мотивы. Эти рифмованные строки словно являлись продолжением его иероглифической скорописи, в которой он достигал предельно свободного и спонтанного самовыражения. Недаром одним из лучших переписанных Чжан Сюем буддийских трактатов была «Сутра сердца», которая оказала огромное влияние на формирование чань-буддизма.
Неотчётлив, неясен летящий мостик,
Застилаем туманом с поля…
Где скалистого острова западный берег,
Я окликну рыбачью лодку:
Целый день осыпался отцветший персик,
Лепестки плывут по теченью,
И осталось мне только спросить – пещера
На какой стороне потока?
(Здесь и далее перевод Л.Эйдлина)
Эти светлые, светлые в дымке ветви,
Подметая землю, свисают…
У стены, рядом с домом высоким, ива
Вся полна весенней грустью.
Я хочу чтобы вы вгляделись получше
В благородство её и прелесть:
Их не меньше, чем в тех прославленных ивах
Линхэдянь собой украшавших!
***
Путник, в лодке плывущий,
направляется далеко.
Вот приблизился вечер,
затянули песню гребцы…
Я, смеясь, обнимаю
в водах Чистой Реки луну:
Мне сиянием чистым
любоваться не надоест!
Лу Юй (733 —804) был автором первого классического труда «Ча Цзин» «Канон чая», посвященного искусству собирания, приготовления и употребления чая. Он вырос и учился в буддийском монастыре Лунгай, где ему и дали имя Луи Юй («оперенье лебедя»»). При этом наиболее ранним текстом специально посвященным чаю была («Ода чаю») «Чуань фу», написанная поэтом и государственным деятелем Ду Юем (?–311) жившим во время династии Западная Цзинь (265–316 гг.).
Сам Лу Юй, которого называли «богом чая», рассматривал его как объект духовной практики, как средство достижения состояния окрыления и высшей чистоты.
Варка чая после снега
Снежная влага чиста и сладка
Сливается с влагой ключей
Сам принесу для чая очаг, чтоб приготовить чай
И не коснутся сердца дела, не потревожат никак
Я отрешившись от мира людей
Пробуду здесь сотню лет
***
Пьёшь небольшими глотками, в душе ощущается радость,
Слегка вдыхая, аромат наполняет пространство.
Совершенная ясность приходит к тебе, без усилий,
И в ней, солнечный луч по косой отражает лишь стебли бамбука.
Другом Лу Юя был знаменитый поэт и монах Цзяо Жань (Жень) (730 -799), автор теоретического трактата «Формы стихов», в котором утверждал, что слова в поэзии не имеют никакого смысла, а лишь указывают на высшие истины: «суть за пределами письменных знаков» (вэнь вай чжи чжи). Они вместе создавали и совершенствовали чайную церемонию, впервые рассматривая ее как искусство, философию и даже особую модель мира.
Песня о питие чая браня посланника правителя Цуй Ши
Выпил, раз и омыл омраченность сна.
В настроениях и мыслях приятность от неба до земли.
Выпил еще, и очистился дух у меня.
Как будто ветреный дождь прибил легкую пыль.
Выпил три, и вот постиг путь,
Что за нужда странникам сердца разбивать томящийся мозг.
Этот предмет столь высок чистотой для мира,
Что его некто не может понять.
Кто знает, что путь чая вмещает в себя целостность истины.
И только обладая – бессмертным началом можешь постичь его.
Чжан Цзи (768-830) в своих стихах традиционно воспевал красоту природы, мастерски передавал глубину и напряженность внутренних переживаний, смело используя отрывочные фразы, паузы, сквозь которые просвечивалась великая Пустота.
Стихи даосскому монаху
Цветам читал стихи,
как будто помешанный безумец (куаньдянь).
Ночью причалил к берегу у Кленового моста
Луна закатилась… Вороны кричат… Снежком порошит в вышине…
Приречные клёны… Рыбачьи огни… Тоску не избыть и во сне…
Вблизи от пределов Гусу — монастырь — Обитель Холодной Горы…
Полуночью гул колокольный настиг скитальца в недвижном челне…
Ночью причалил к берегу у Кленового моста
Скрылась луна, хрипло каркает ворон, кружится снег в вышине.
Клен у реки. Фонари рыбаков. Сон не приходит ко мне.
Там за стенами Гусу – монастырь, что сам Ханьшань возводил.
Гул колокольный настиг среди полночи путника в утлом челне.
Переводы Б.Мещерякова
Мэн Цзяо (751—814), который был родственником знаменитого Мен Хао-жаня и другом Чжан Цзи, написал около 500 стихов, в которых использовал необычную, и сложную образность, точностью, резкостью и действенностью.
Женское целомудрие
Вместе прихода старости
ждут деревья утун,
Вдвоем проживут и скончаются
уточки юань-ян.
Память мужа погибшего
чистой жене дорога –
Им подобно, расстанется
с жизнью земной она.
Сердце супруги верное
не возмутимо ничем –
Влаге в глубоком колодезе
подобно сердце ее.
***
Лилейник растет во дворе —
Ведь путник отправился на край света.
Любящая мать прильнула к воротам,
Даже не смотрит на цветы лилейника…
Бо Цзюйи (772-846) был выдающимся поэтом эпохи Тан, которого ставят в ряд с такими великими мастерами как Ван Вэй, Ли Бо И Ду Фу. Он был автором почти 3600 стихотворений которые отличались философской глубиной содержания, простой, краткостью, выразительностью и особой остротой языка.
Являясь высокообразованным человеком, Бо Цзюйи глубоко изучил философию конфуцианства, даосизма и буддизма, но после долгих духовных исканий окончательно обратился к учению чань буддизма.
Я слышал, в буддийском учении
Есть Ворота освобождения.
Сердце, умиротворенное учением, – станет словно тихая вода,
А тело станешь рассматривать, как плывущие облака.
Отряхну я от грязи мирской одежду
И избавлюсь от колеса жизни и смерти.
Г.Б. Дагданов, анализируя духовные поиски поэта, писал: Бо Цзюйи вслед за Хуэйнэном, патриархом школы чань, не рассматривает “цзо-чань” (сидячее созерцание) в качестве единственного способа постижения истины. Поэту по душе прогулки в горах, на лоне природы, где можно свободно, естественно размышлять. Чаньские мастера призывали своих учеников следовать естественному течению мыслей, советовали не напрягать свой ум, не перегружать его книжной премудростью. Они утверждали, что лишь собственная природа человека может обеспечить достижение состояния просветленности.
Творческое наследие Бо Цзюйи содержало ряд стихов, посвященных буддийской тематике, выражающих в художественной форме основные идеи учения. В то же время практически все его лирические произведения были проникнуты кристально чистым чаньским духом, тонким ароматом мягких чаньских настроений. Одну из основных задач поэта он видел в достижении состояния внутреннего покоя, невозмутимости и непривязанности по отношению к внешнему миру, обретения освобождения ума и чистоты сердца, то есть того просветленного творческого состояния в котором и возможно раскрытие сокровенной красоты природы, проникновение в глубины человеческой души, предельно полное и выразительное выражение своего внутреннего мира, точная передача сокровенных чувств и психологических состояний.
Его произведениям была присуща мягкая печаль, вызванная бренностью существования и кратковременностью человеческой жизни, но и свобода человеческого духа, открытость потоку жизненных впечатлений, красоте окружающей природы и радостям простой, повседневной жизни. «Литературное про-изведение должно соответствовать времени, стихи должны со¬ответствовать действительности», – утверждал Бо Цзюйи. Он сознательно стремился к предельной простоте мысли и языка и, по свидетельству современников: “Всякий раз, когда Бо Лэтянь ( Бо Цзюйи сочинял стихи, их понятность он испытывал на простой старухе: “Понятно тебе?” И если она отвечала: непонятно, – переделывал».
Поэтическое творчество Бо Цзюйи, пронизанное и просветленное чаньским духом, впоследствии оказали значительное влияние на развитие дзенской поэзии Японии и Кореи.
Особую известность принесли Бо Цзюйи его лирические, искусные четверостишия.
Как будто цветы. Не цветы.
Как будто туман. Не туман.
Приходит в полуночный час.
Уходит под утро с зарей.
Перевод Л. З.Эйдлина
Во дворе прохладной ночью
Мой полог под ветром колышут упругие волны,
Жемчужные капли росы на циновках дрожат.
На сад, где беседка луной околдована полной,
Смотрю, там опавшие листья печально кружат.
Перед ночным дождем
Сверчок предрассветный поет и опять затихает,
Свеча, угасая, то меркнет, то снова взгорает.
За окнами ночью дождя узнаю приближенье,
В банановых листьях проснувшихся звуков рожденье.
Перевод Юрия Окороченкова
Цветение персика в Далиньсы
Там, у подножия горы, уже настало лето.
Цветы осыпались в садах, пропал их аромат.
Но за стеной монастыря я вижу чудо это:
Цветущий персик обновил свой розовый наряд.
Я раздосадован был тем, что в этом мире бренном
Весна исчезла без следа, ведь я тогда не знал —
Она укрылась на горе, в саду своём священном,
Пока её я средь людей по всей земле искал.
Поэт и новеллист Юань Чжэнь (779—831) был ближайшим другом и сподвижником Бо Цзюй-и. Как и многие поэты этого времени он был хорошо знаком со всеми школами китайской философии и создавал стихи посвященные конфуцианской, даосской и буддийской тематики. При этом его лирические стихи отличались простотой, точностью и лаконичностью языка.
Старый походный дворец
Заброшен, забыт старый походный дворец.
Дворцовым цветам зря суждено алеть.
На старости лет дамам былого двора
Осталось вести о Сюань-цзуне рассказ.
Известный поэт позднетанского периода Вэй Чжуан (836-910) являлся признанным мастером жанра ци. Многие его стихи были пронизаны настроением печали одиночества и любованием неброской красотой природы.
«Чистых гуслей»
жалобы в долгой ночи,
Вторят струны
скорби ветра с дождем.
Одинокий светильник,
слышен печальный рог.
Заходящий месяц
опустился за башню Чжан.
Ароматные травы
скрыла вечерняя мгла,
Старый друг
видно теперь не придет.
Письмо домой
отправить никак не могу,
Осенние гуси
уже вернулись на юг.
(Перевод Евгения Захарова)
Инея блеск. А может,
Это луны мерцанье.
Где-то на горизонте
Крики гусей весь вечер.
Под вышитым одеялом
Тепло мне, и нет желанья
Встать с обогретой постели,
Зажечь погасшие свечи.
Вокруг Тишина разлита,
Лишь слышу Листвы трепетанье…
Едва я засну, как снова Тебя в сновиденьях встречу.
(Перевод Л. Эйдлина)
Ли Хэ (790—816) за время своей недолгой жизни написал около 250 стихов, которые отличались неординарным и выразительным стилем, смелостью и свободой в обращении с поэтической формой. Его стихи были насыщены мифологическими образами, а индивидуальный стиль отличался умелым применением метафор, сравнений и других выразительных приемов.
В полях у южных гор
Над осенней равниной – луна,
и осенний ветер печальный,
Глубока и чиста прудовая вода,
над водой – мошкары жужжанье.
Там, где тучи родятся, зелёным мхом
заросли́ на вершинах камни,
С покрасневших цветов роса, как слеза,
едва слышно, на землю стекает.
А в безлюдных полях, в девятой луне,
лишь стерни неровные пятна,
Светлячки, притаившиеся меж стеблей,
над межой невысóко летают.
Из расщелины в камне сочится вода –
по песку тонкой струйкой бежит,
А средь сосен высоких блестят, словно лак,
и блуждают, как ду́хи, огни…
Перевод В. Самошина
Южный парк
Ветви деревьев и стебли трав
зацвели у всех на глазах.
Белые, алые лепестки –
словно щеки юэских дам.
Грустно подумать что на склоне дня:
их достоинства пропадут –
Свахи не нужно, чтобы цветам
сочетаться с ветром – и в путь!
Ду Му (803—853) являлся последним значительным поэтом, завершающим славную поэтическую историю династии Тан. Его лирические стихи по совершенству формы принадлежали к самым высоким образцам танской поэзии. Его творчество отличало стремление к активному созерцанию, а стихи образность, богатый философский подтекст, простота, непосредственность, а иногда и элегичность переживаний.
Мечтаю о возвращении домой
Свежесть в окне, и на циновке прохлада.
Спать не могу – мысли о Сяо и Сяне.
Горы стоят гордо, невозмутимо.
А человек день и ночь суетится.
Ветер в ветвях, словно полночный ливень.
Сквозь кисею – в комнате лунный иней.
Сесть на коня, к югу сейчас поспешить бы!
В устье Реки вновь цветут мандарины.
Перевод А. Сергеева
Осенний вечер
На ширму свет серебристой свечи
навел морозный узор.
Прозрачный шелковый веер накрыл
танцующих светлячков.
Небесная лестница, словно река
в осенний день, холодна.
Лежу и смотрю на огни домов
Ткачихи и Пастуха.
Вспоминаю о том, как прежде предавался праздности
Десять лет я по ветру носился,
ни узды, ни поводьев не знал.
И склонившись, бывало, над чаркой,
сам себя я вином угощал.
И в осенних горах, и весною
распевал беззаботно стихи,
А в буддийских подворьях Цзяньнани
отдыхал от скитаний своих.
Перевод В. Самошина
Полнолуние в середине осени
Шар яшмовый луны накрыли облака,
Ребесная Река безмолвна средь высот.
И эта жизнь, и ночь мне эта коротка –
Где снова я луну увижу через год?
Перевод В. Перелешина
Еще один знаменитый поэт последнего столетия эпохи Тан Ли Шан-инь (813—858), был единственным среди танских поэтов представителем любовной лирики. В своих стихах, полных многозначных, мерцающих смыслов, поэт выражает собственные переживания, проникнутые настроениями печали и острой грусти.
Лэююань
День кончился, печаль в душе моей,
На Гуюань я еду меж ветвей…
Вечерняя заря прекрасна,
Но сумрак все становится черней.
Драгоценная цитра
А в южных морях под взором луны
Текут жемчуга по щеке.
На синих полях под лучом дневным
В прозрачном яшма дымке.
О всех этих чудных явленьях не раз
Придется мне размышлять.
Но надо признаться, сейчас на моей
Душе печали печать.
Перевод Анны Ахматовой
Пишу о думах
Солнце склоняется к лепесткам
в прощальном вечернем блеске.
Медлят над городом облака,
рождая слоистые тени.
Три уже года бездомен я,
но слезы прочь отгоняю.
Завтра начнется четвертый год –
как тогда не заплакать?
Опавшие цветы
Из высокого дома гости навек ушли.
В опустевшем парке кружатся лепестки.
То взлетят, то струятся вдоль тропинок витых.
Провожает взглядом солнца косые лучи.
Вся душа изболелась – жалко двор подметать.
Все глаза проглядела – надо идти назад.
Благовонное сердце выдохлось, как весна.
Остается на память платье в горьких слезах.
Перевод А.Сергеева