Ничто как взаимопорождение Возможности и Свободы

Возможность

В буддизме пустота отождествляется не только с нирваной и свободой от всякой обусловленности, но и с полнотой истинной реальности, в которой все уже существует, но в невыявленной форме.
Тит Нат Хан утверждал, что: «… пустота означает свободу от отдельной, независимой сущности, называемой самостью. Но свобода от отдельной самости, то есть пустота, несет смысл абсолютной полноты!». Японский актер и теоретик театра Дзэами Мотокиё (Сэами) писал: «Вселенная — сосуд, содержащий в себе все: цветы и листья, снег и луну, горы и моря, деревья и траву, живое и неживое…  Сделайте все это предметом искусства, сделайте свою душу сосудом Вселенной, доверьте ее просторному, спокойному Пути Пустоты! Тогда вы сможете постичь изначальную основу искусства — Тайный Цветок».
Всевмещающая и порождающая идея пустоты, в поэтической форме была выражена в трактате Хуайнаньцзы (139 г. до н. э.): «Было начало. …Было бытие, было небытие… Всеобщее затаенное возбуждение еще не прорвалось. Как обещание почки, как отрастающие после порубки ростки. Еще нет каких-либо форм и границ. Только шорох абсолютного небытия. Все полно желанием жизни, но еще не определились роды вещей».
Дж. Роули постоянно подчеркивал первостепенную важность выявления и передачи неуловимого и невыразимого в китайской живописи: «Пытаясь выразить неопределимые идеи (мяо и), художник должен был пережить опыт единения с таинством природы, подобный тому, который переживали даосские “мистики”. Соответственно творческий процесс описывался в терминах пустоты, простоты и намека. И сама живопись являла собой неповторимую связь знания и незнания».
В свою очередь Т.П. Григорьева особо подчеркивала, что уникальность японского искусства состоит в его таинственности и недосказанности, а его целью главной целью является раскрытие всей полноты и красоты Небытия, в выявлении того, что незримо присутствует за гранью видимого мира.
«Но ведь нельзя адекватно изобразить Ничто, то, чего нет, что неописуемо, существует лишь в потенции. Не удивительно, что основное значение в художественной системе японцев приобретает намёк, недосказанность, прием ёдзё … Красоту может различить только тот, кто мысленно завершил незавершенное».

Принцип незавершенности, неопределенности и недосказанности.

Данный принцип является выражением фундаментальной первосушности Ничто и ее ключевых измерений: всевмещающей пустоты, смысловой глубины, скрытых возможностей и сокровенности тайны.
«Вместе с тем, – писала Т.П. Григорьева, – видимое не может исчерпать невидимое, всю полноту Небытия, как часть не может исчерпать Целое… то, что выражено в знаке, в той или иной форме, сколь бы ни было прекрасно, не может воплотить таинственно-прекрасную красоту Небытия. Любое искусство все же есть временное выражение безвременного, беспредельного, не имеющего границ, той Великой Пустоты или Свободы, где ничто ничему не препятствует, ничто не приносится в жертву, не существует за счет другого».
Незавершенность и недосказанность является универсальным принципом, непреложным правилом и эстетическим идеалом дзэнского искусства. « Важно не то, что сказано, – писал Ясунари Кавабата, -а то, что “за словами”, не само бытие, как оно есть, а потенция бытия, не цветок, а бутон». Наличие и незримое присутствие в произведении невидимого, подразумеваемого подтекста, служит критерием тонкого вкуса, а сознательное сокрытие главного, его косвенное выявление – эффективным художественным приемом.
Реализация принципа назавершенности является одним из эффективных способов передачи скрытых возможностей Небытия и таких его базовых составляющих как пустота и свобода. В этой связи данный принцип проявляется как активное использование пустот, пауз и лаконичных штрихов, сознательное опустошение и очищение форм, создание пробелов и свободных пространств.
Ненавязчивая и изящная презентация невидимого и подразумеваемого, таинственного и непостижимого реализуется с помощью таких приемов и выразительных средств как «Стиль одного угла», намёк, загадка, недосказанность, избегание завершенных форм и четких рамок, минимизация линий, деталей и форм.
В то же время сознательно создаваемые пустоты властно требуют своего заполнения, намеки активизируют воображение, таинственность пробуждает мистическое чутье, а несовершенства вызывают стремление к достроению, «нужду в дополнении» и активизируют сотворчество зрителя и читателя. Неопределённость и неоднозначность форм и смыслов призывает и побуждает реципиента произведения стать ее соавтором, пережить свои собственные уникальные чувства, утвердить собственное понимание мира.
По мнению Д.Т. Судзуки, красота открывается тому, кто в воображении завершил незавершённое. «Хорошее же хайку — писал А.Уотс, — подобно камешку, брошенному в заводь ума слушателя: оно вызывает ассоциации в зависимости от богатства его собственной памяти. Хайку приглашает слушателя к соучастию и к сотворчеству, а не ошеломляет его, вызывая восхищение красующимся поэтом».

Югэн (Yugen) (от кит. ю – туманный, трудно различимый; гэн – тёмный, глубокий) скрытая, таинственная красота, которая лежит в глубине вещей, не стремясь на поверхность.
Эстетическая категория Югэн связана с переживанием «красоты Небытия», с «блужданиями в неопределённости» (тадаёу), с раскрытием потенций и полноты пустоты, всего богатства и многообразия возможностей. Самобытная сокровенная красота югэн существует только в сфере неопределенности становления, пустотности, принципиальной невыразимости, размытости черт, непознаваемости и особой атмосфере таинственности.
Интуитивное, недосказанное и предполагаемое ценится больше, чем явное и определенное, а допущение и предчувствие выше раскрытия, а создание возможностей – их реализации. «Тайна искусства, – писал В. Овчинников о японском представлении о красоте, – состоит в том, чтобы вслушиваться в несказанное, любоваться невидимым».
Сущностными характеристиками понятия Югэн являются таинственность, сокровенность, сокровенность, мистичность, которые подчеркивают направленность на потустороннее, сокрытое, глубокое и обещающее.
Югэн избегает явного, видимого, обращается к глубинам и тонкостям природы, выражает тонкое, глубокое, неочевидное изящество. Кроме этого данная категория отражает незавершенность, прелесть недоговоренности и “высшее совершенство недосказанности”. Югэн воплощает собой мастерство намека или подтекста, неявного указания на не очевидные дополнительные слои смысла.
Кроме этого в дзэн-буддизме существует специальный термин Йохаку-но би, выражающий красоту недосказанного и скрытого.
Йохаку-но би ( Yohaku-no-bi) (букв. красота дополнительного белого, “красота белизны”). Данный принцип раскрывает глубинный смысл и красоту подразумеваемого, вечно ускользающую значимость, тихий блеск и гармоничное содержание ненарисованной или невысказанной части произведения искусства. Как говорил Тикамацу Мондзаэмон: «Если печальное прямо именовать печальным, то слова теряют свой глубинный смысл, а под конец исчезает и чувство печали… Желая достойно похвалить прекрасный вид, надо косвенным образом говорить о разных его особенностях, а отнюдь не называть его прекрасным Тогда красота… почувствуется сама собой».
В изображении небытия, отсутствующих форм и сущностной пустотности вещей, посредством сознательного сокрытия явленного, косвенного описания, недосказанности и намека и заключалось искусство и высшее мастерство японского художника.
Мё (кит. мяо) или мёю (кит. мяо-юн) – таинственное, неистощимое и непостижимое, скрытое и невыразимое словами, «то, что бросает вызов силе человеческого сознания». Мё объединяет все сущее и непроявленное, оно разлито в природе, наполняет все окружающие вещи и прорывается изнутри нашего бессознательного, как спонтанная творческая сила.
По словам Д. Судзуки, Мё находится за пределами аналитического понимания и, существуя в таинственном царстве «нерожденного», лежит в основе изначальной творческой способности. «Быть сознательно бессознательным, или бессознательно сознательным, — такова тайна нирваны, из которой возникает мёю творчества».

Свобода

Дзэн, являясь квинтэссенцией и чистым выражением буддизма утверждает в своем учении и практике слова Будды: «Как у океана один вкус, вкус соли, так и у моего учения один вкус, вкус свободы».
Большинство учителей и исследователей дзэна выражают уверенность, что в его основе лежит спонтанное и непосредственное проявление внутреннего мира и достижение абсолютной, безграничной, имманентной свободы. «В дзэне, – писал Судзуки, – есть нечто самоутверждающее, свободное и абсолютное, не знающее ограничений и идущее за пределы всякой абстракции. Дзэн – это жизненный факт, а не кусок камня и не пустое пространство».
Автор даже возводил свободу в ранг абсолюта, рассматривая сатори как инструмент достижения предельного освобождения. «Дзэн жив и потому свободен, в то время как “обычная” жизнь есть рабство; сатори – это первый шаг к свободе». По мнению автора, свобода существует в переливах бытия и небытия, в особом состоянии сатори. С одной стороны спонтанная свобода порождается в состоянии внутренней пустотности, с другой внутри переживания своей истинной бытийности.
«Сатори — это нравственная, духовная, а также умственная независимость. Когда я пребываю в своей бытийности, полностью очищенный от всех умственных наслоений, я свободен в исконном смысле слова «свобода».
При этом в креатологической доктрине свобода выступает только как одно из проявлений первосущности Ничто, которая сама, вместе с Бытием составляют двуединую природу Абсолюта.
Свобода порождается абсолютным бесстрастием, преодолевающей ложные взгляды мудростью, непривязанностью ко всем феноменальным мирам и, в первую очередь, к своему иллюзорному я. В своем высшем выражении свобода проявляется как независимость от бытия и небытия, от обусловленного и необусловленного, а также преодоление самого различения между ними.
Достижение подлинной внутренней свободы, наряду с обретением запредельной мудрости и нового видения, является гранью абсолютной реальности и ключевым результатом просветления, а значит и высшей целью и сущностью всей практики дзэн.
«Идеал дзэн, – писала Т. Григорьева — быть свободным, как рыба в воде, как птица в небе, уподобиться ветру, который дует туда, куда захочет, не ища опоры, «никакого пристанища». Цель дзэн (если можно вообще о ней говорить) — дать выявиться изначальной, или подлинной природе всего, какова она есть, устранить преграды».
В буддизме махаяны и особенно в учениях йогочары и дзэна, мир предстает как продукт ума или как сознание и видение, а рассуждения о пустоте сводятся к пониманию пустоты сознания, пустоте, помогающей достичь освобождения.
Путь дзэна состоит в прозревании пустоты как подлинной природы вещей, а значит в опустошении всех феноменальных миров, избавлении от своего эгоистического или иллюзорного «я», достижении абсолютной пустотности сознания и обретения своей совершенной, подлинной Самости и запредельной мудрости.
Так, если идти глубже, то лежащее в основе пустоты отсутствие постоянной природы и самости вещей, само является следствием фундаментального принципа всеобщей причинной обусловленности, взаимозависимости и взаимовозникновения. Именно осознание исчезновения своего самостоятельного эгоистичного я и, в то же время, понимание своей сущностной взаимозависимости и бесчисленных связей со всеми вещами и явлениями вселенной, приводит к переживанию единства со всем сущим, прошлым, будущим и возможным, а именно к рождению своего подлинного, предельно свободного и творческого «Я».
«Под свободой, – писал Д. Судзуки, – я подразумеваю свободную игру всех творческих и благородных импульсов, являющихся врожденными свойствами наших сердец».
При этом человек в состоянии просветления совпадает со своей подлинной природой, становится самим собой и хозяином самого себя, и, таким образом, обретает свою первоначальную, бесконечную внутреннюю свободу.

Дайгиган (dai-gidan) – принцип великого сомнения.
Дайгидан «Великое сомнение» является одним из трех столпов и вторым ключевым принципом дзэн, который, по сути, является проявлением метафизической первосущности Свободы. Независимый и бунтующий ум мужественно смотрит прямо в глаза открывающейся реальности, далекой от декларируемого изначального совершенства, погружаясь при этом в поток «огненного сомнении».
Предельно напряженное самовопрошание непосредственно обращается и питается непоколебимой верой в наделенность всех вещей совершенной природой Будды, до конца следуя первому принципу дзэн «дайсинко (dai-shinkon). Непреодолимое стремление любой ценой, здесь и сейчас преодолеть сомнение, преобразуется в свободную волю, которая сметает все препятствия, уничтожает ложное я, опустошает феноменальные миры, расчищая путь к просветлению. Великая вера, проходя через великое сомнение, утверждается третьим принципом дайфунсин (dai-funshi) – «великой решимостью».
Предельная свобода ума, вызов всем правилам и стереотипам, непривязанность к методам и системам, разрушение привычных и конвециальных смысловых связей ярко проявляется при решении коанов, которые в школе Риндзай, рассматривались как инструменты достижения просветления.
Как отмечал С.С. Хоружий: «Установка на неожиданность и спонтанность выражения тут доводится до предела и переходит его, облекаясь в паттерны безумия: «Безумцем называли Линьцзи, впоследствии это понятие закрепилось за его школой».
Художественными средствами выражающими первопринцип свободы выступал абсурд, внезапные разрывы, управляемая случайность и предельная экспрессия.

Принцип хосин (hoshin) (яп. ho -«свободный и не встречающий преград», «стремящийся неудержимо», shin – «ум»).
В основе художественного творчества и различных видов японского искусства лежал свободный ум художника хосин, который обладая предельной текучестью и пустотой, предоставлен самому себе, свободно течет не зная барьеров правил и стереотипов, спонтанно выявляется в согласии с собственной природой.
Ёю – принцип свободы духа и творчества понимается как предельная индивидуальная свобода, открытость и широта ума, наличие внутреннего свободного пространства, позволяющего появление любой новой мысли и, в то же время несвязанность, непринужденность и искренность.
Нацумэ Сосэки определял ёю или свободное расположение духа как стиль художественного мышления, который не скован никакими рамками и является источником всего неожиданного и непредвиденного.
Дзэнское искусство по своей глубинной сути предстает как путь свободы, естественности и спонтанности. «Искусство, – утверждал Судзуки, – живет там, где есть абсолютная свобода, потому что там, где ее нет, не может быть созидательности. Свобода, созидательность, мёю — синонимы».
При этом сама красота, как высшая ценность и цель всякого искусства рождается внутри свободного движения, потока глубинных естественных ритмов и спонтанного выражения чувств.

Дацузоку (Datsuzoku). Преодоление правил и стандартов.
Данный принцип выражает свободу от ограничений, оков и зависимостей и является источником чистого творчества. Он проявляет себя как преодоление всего стандартного и шаблонного, как трансценденция обусловленного. Это свобода от привычки или формулы, избегание повседневной рутины и прорыв к внеземному.
В основе реализации принципа лежит внезапность, неожиданность и сюрпризность, сопровождающиеся чувством изумления, вызванного осознанием свободы от стандартных условностей. Хисамацу Сэнъити писал, что сущность данного принципа состоит в свободе от условного и конвенционального, не привязываться, не прилипать ко всем вещам реального мира и даже к самому Будде.
В процессе написания стихов, – писал Нидзё Ёсимото, – не может быть точных правил. «Правила нужно уметь обходить; как правила рэнга, так и правила этого бренного мира”». Правило, как и слово, — преграда на пути, правило, как и слово, должно быть гибким, подвижным, чтобы не препятствовать дао.

Принцип стихийности и свободного самовыражения

Одним из главных законов японского искусства является творческая свобода, стихийность, спонтанность, отсутствие заданного плана, ненамеренность и невмешательство в творческий процесс. Как писал Судзуки: «Нет ничего другого, на чем бы дзэн так сильно настаивал, как на достижении свободы, то есть свободы от всех неестественных помех и условностей».
Сущностными чертами дзэнского искусства являются спонтанность, неожиданность, пренебрежение всеми правилами, отсутствие плана, никакой заданности, только непосредственное выражение нахлынувшего.
Как писал Басё: «Создание стихотворения должно происходить мгновенно, как дровосек валит могучее дерево или как воин кидается на опасного противника, точно так же, как режут арбуз острым ножом или откусывают большой кусок от груши” . Соотнесенность с исходными первосущностями придавало каждому принципу универсальность и применимость во всех видах искусства.
«В каллиграфической эстетике, – отмечала В.Г. Белозёрова, – всегда высоко оценивалась плодотворность проявления случайности, которая ассоциировалась со спонтанностью».
При этом процесс творчества предстает как абсолютно свободное и легкое движение, которое основывается на единичных эмансипированных творческих актах и проявляется как гибкость или игра самоконцентрации.